26 декабря гость программы «Познер» Стинг

Британский рок-музыкант и актeр (настоящее имя Го?рдон Мэ?тью То?мас Са?мнер) отвечает на вопросы Владимира Познера. У Вас есть также возможность прислать свой вопрос.

Россия – страна, в которой очень интересно бывать, потому что много лет для нас это была запретная страна. Но здесь по-прежнему есть доля загадки и это мне очень нравится

Стинг: Человечество – одна семья: мусульмане, коммунисты, католики…
Британский рок-музыкант и актeр (настоящее имя Го?рдон Мэ?тью То?мас Са?мнер) отвечает на вопросы Владимира Познера.

Россия – страна, в которой очень интересно бывать, потому что много лет для нас это была запретная страна, – отметил Стинг. – Я люблю Санкт-Петербург, люблю Москву и хотел бы чаще выступать в других городах. Но здесь по-прежнему есть доля загадки, мистики и это мне очень нравится”.

По словам рок-певца, он “очень надеется” на то, что холодная война между Россией и западным миром закончилась. “Для нас всех это было не особо хорошее время, – заметил он. – Но по-прежнему есть следы недоверия, с которыми приходится иметь дело”. Стинг понимает, что это чувство недоверия “не могло исчезнуть в один день”, но уверен, что “взаимодействие культур, идей, искусства, бизнеса станет тем, что в итоге растопит все это”.

При этом, по мнению музыканта, сейчас мир не стал более безопасным, чем во времена холодной войны. “Мы рассчитывали, что разрядка даст результат, и это случилось, – сказал он. – Но теперь при наличии ядерного оружия у государств со странной идеологией, я не знаю”.

Стинг считает, что решение проблемы разобщенного мира – “не в идеологии, не в религиозной философии, а в психологии”. “Это то, как мы думаем друг о друге как люди: либо мы целое, либо вообще ничто, – пояснил он. – Я не очень понимаю, как воплотить это в жизнь, но думаю, понимание – это первый шаг”. “Это звучит очень нереалистично или идеалистично, но это правда: мы – одно целое. Человечество – это одна семья, все мы. Мусульмане, коммунисты, капиталисты, католики”, – уверен музыкант.

В.ПОЗНЕР: В эфире программа “Познер”, гость программы – это тот случай, когда никого представлять не надо, в частности, его не надо точно представлять – имя его Стинг. Спасибо, что пришли.

СТИНГ: Очень рад быть здесь, сэр.

В.ПОЗНЕР: Обычно мы начинаем с так называемого vox populi. Мы заранее объявляем, кто гость программы, и зрители посылают вопросы. Вопросов, вообще, пришло много. Больше всего вопросов о песни “Русские”, но мы подробнее поговорим об этом чуть позже. А пока вопросы не об этой песне, а, в общем, о другом. Мурад Барнуков спрашивает: “Что для вас сегодня Россия? Какой вы видите Россию?”

СТИНГ: Я считаю, что Россия – страна, в которой очень интересно бывать, потому что много лет для нас это была запретная страна. И замечательно, что я оказался в России в рамках своего европейского турне. Я люблю Санкт-Петербург, люблю Москву и хотел бы чаще выступать в других городах. Но здесь по-прежнему есть доля загадки, мистики и это мне очень нравится.

В.ПОЗНЕР: Ярослав Глушаков пишет, что любит ваши песни, но, к сожалению, не попал на ваш московский концерт, потому что билеты были очень дорогими. Он называет себя композитором, учится в Московской консерватории, пишет музыку и он спрашивает вас: “Вам было трудно стать тем, кто вы есть? Насколько это было тяжело?” Потому что сам-то он об этом думает.

СТИНГ: Мне ничего не приносили на блюдечке, когда я был молодым. Я тоже хотел быть музыкантом с раннего детства, хотя я не мог представить, как добьюсь этого. Я каждый день репетировал, потом закончил школу, стал школьным учителем, работал в офисе, сменил много разных занятий. И всегда думал об этом, как стать музыкантом. Потом решился отправиться в Лондон без денег, голодал некоторое количество лет, и потом представилась возможность. Я никогда не жалел о том времени, потому что это расширило рамки моего восприятия. Если бы я добился успеха сразу, я бы не смог оценить, насколько я счастлив сейчас. Время было очень удачное. Мне было 28, когда я стал знаменит. 28 – это хорошо. У меня была работа, пенсионные накопления, была семья, я голосовал, платил налоги. То есть я был взрослый.

В.ПОЗНЕР: Еще один человек спрашивает вас: “Вы – футбольный болельщик? И если да, то какой ваш любимый клуб?”

СТИНГ: Моя любимая команда из моего родного города Ньюкасла, “Ньюкасл Юнайтед” – это очень известная команда. Мы ничего не выигрывали с 1969 года, но как я часто говорю, футбол – это умение терпеть и переносить поражения, а не постоянные победы.

В.ПОЗНЕР: Вы недавно выиграли у “Ливерпуля”.

СТИНГ: Да, выиграли у “Ливерпуля” и я был счастлив.

В.ПОЗНЕР: Владимир Алибеков спрашивает: “Были ли в вашей молодости поступки, о которых вы сейчас жалеете?”

СТИНГ: Нет, я ни о чем не жалею. Если я о чем-то и жалею, так что кого-то расстроил, в смысле сердечных дел. Но тут уж ничего не поделаешь – живешь и учишься.

В.ПОЗНЕР: Сардор Акабиров спрашивает… Насколько ему известно, вы считаетесь сторонником легализации употребления марихуаны. По вашему мнению то, что происходит сейчас, когда она под запретом, скорее, ухудшает ситуацию, а не улучшает. Почему вы считаете, что легализация наркотиков, включая марихуану, особенно марихуану – это хорошо?

СТИНГ: Думаю, я бы лучше сказал по-другому: не легализация, а декриминализация. Это нечто другое. Когда вы делаете кого-то преступником за то, что он покурил травы, это нехорошо для общества, нехорошо для этого человека, нехорошо для его семьи. Есть проблемы, связанные с наркотиками – я отнюдь их не приуменьшаю. Но я думаю, что эти проблемы усиливаются и могут углубиться в результате их криминализации. Наши тюрьмы полны людьми, которые всего лишь покурили наркотики – это неправильно. Во всяком случае, полиция, призванная бороться с наркотиками, тратит время, ресурсы – финансовые и человеческие, пытается помешать людям заниматься чем-то. Но они же занимаются, мы не добились, чтобы люди не принимали наркотики. Нам нужно заниматься реальной проблемой.

В.ПОЗНЕР: Вы говорите лишь о декриминализации марихуаны или декриминализации в целом?

СТИНГ: Думаю, в целом. И упор нужно делать на просвещение, просвещать людей о том, как влияют на них наркотики. Я не защищаю наркотики. Я лишь говорю, что нам нужен новый подход, потому что старый подход просто не работает.

В.ПОЗНЕР: Олег Петров: “Какую музыку вы слушаете? Кто ваши любимые музыканты? И вообще, слушает ли Стинг Стинга?”

СТИНГ: Нет, я никогда не слушаю Стинга – я слушаю музыку, чтобы чему-то научиться. Это совсем не отдых для меня слушать музыку. Я вынужден, как бы, анализировать все, что я слышу. То есть я не лежу на диване, растворяясь в музыке. Я сижу и думаю: “Так, здесь он сыграл в миноре, здесь бемоль”. То есть это работа.

В.ПОЗНЕР: Это работа. Ренат Баяков спрашивает: “Когда вы пишете музыку, думаете ли вы о коммерции, о коммерческом успехе? Например, новый альбом “Symphonicities” основан на классической музыке, не рассчитан на широкую аудиторию. Так?” То есть он не нацелен на коммерческий успех, это так надо понимать? То есть аудитория поменьше в данном случае.

СТИНГ: Когда я был моложе и писал музыку, все, что я делал, было нацелено на коммерческий успех. Я, как бы, держал руку на пульсе – это было просто. Становясь старше, я ощущаю, что не держу руку на этом коммерческом пульсе. Но в то же время, я думаю, музыка стала больше значить для моей души. Написание музыки – само по себе вознаграждение. И я, в общем-то, не думаю о коммерческом успехе. Приятно записывать ее, приятно получать за это гонорары и так далее. Но музыка питает мою душу. И чем дальше, тем больше.

В.ПОЗНЕР: Ахрол Хайдаров спрашивает вас вот о чем: “Если бы нужно было выбрать только одну песню из всех песен, что вы написали, это была бы?..” То есть вот это – Стинг. Какая бы это была песня, которая бы вас выражала полностью? Что это за песня?

СТИНГ: Это все равно, что спросить, кого я предпочту из шестерых моих детей, понимаете? Я не могу этого сказать. Если честно, есть только одна песня. Это все – мой голос, моя попытка найти смысл моей жизни. Я, правда, не могу разделить это. И не хочу.

В.ПОЗНЕР: Михаил Куличков: “Вы думаете, холодная война закончилась?”

СТИНГ: Я очень надеюсь на это. Мы поговорим об этом позже, говоря о песни “Русские”. По-прежнему есть следы недоверия, с которыми приходится иметь дело. Но надеюсь, она кончилась. Для нас всех это было не особо хорошее время.

В.ПОЗНЕР: Инга Головина спрашивает: “Вы согласны, что для мужчины дело на первом месте, а семья – только на втором?”

СТИНГ: Это сложный вопрос. Думаю, мужчины сейчас в некотором кризисе. Раньше нас делала работа. Кто мы такие? Мы строили корабли, мы добывали уголь в шахтах, мы что-то создавали. Теперь – нет. Кто мы? Что мы делаем? Отчасти этот кризис – это же и возможность. То есть мы можем больше времени проводить с семьей. Я – семейный человек. Думаю, мы сейчас ищем баланс, кто мы – именно как мужчины.

В.ПОЗНЕР: Василий Некрасов: “Когда йога стала частью вашей жизни? И почему?”

СТИНГ: Я был довольно взрослым, занявшись ею, мне было почти 40, и я встретил учителя йоги. Я всегда был в хорошей форме и много бегал, в юности был спортсменом. И этот человек показал мне упражнения йоги, показавшиеся мне простыми. Я попробовал, и мне было стыдно от того, насколько я не гибкий. И я попросил его прийти ко мне домой – он жил у меня год, учил меня. Я уже больше 20 лет занимаюсь йогой. Говорят, когда человек готов, учитель появится – со мной так и вышло. И я чувствую, это дает мне лишние 10 лет в профессии, потому что я гибок как молодой человек.

В.ПОЗНЕР: Дмитрий Тeмкин: “Мы в России любим зарубежных исполнителей, певцов и так далее. Мы знаем их, ждем их приезда. А, вот, как насчет российских звезд? Кто-то из них известен за рубежом? Вы кого-то из них знаете? Можете назвать кого-нибудь из них?”

СТИНГ: Нет, мои знания о русской музыке – Мусоргский, Прокофьев…

В.ПОЗНЕР: Классическая музыка, понятно. Вы не знаете никого из своих коллег, так скажем?

СТИНГ: Нет, я извиняюсь за это.

В.ПОЗНЕР: Ирина Дюкарева: “Вы считаете, что ваша судьба – целиком ваша заслуга и вы в ответе за все, что с вами случилось? Или можете назвать еще что-то? Удача, может быть?”

СТИНГ: Удача? Я очень везучий во многих смыслах, включая звук моего голоса. Я всегда говорю, что главная удача – это когда вы поете, и вас сразу узнают. Это как отпечатки пальцев, как уникальная роспись. Звучит ваш голос и все… Вы, может, и не любите его, но знаете, кто это. Я – везучий в этом смысле. У меня одно из тех лиц, которые люди узнают, будь я закрыт отсюда до сюда. Сегодня на Красной площади я был вот так закрыт, а люди: “А, Стинг”. Не знаю, что они узнают, но узнают.

В.ПОЗНЕР: Иван Костин: “Кто оказал наибольшее влияние на вашу жизнь? Можете назвать одного такого человека?”

СТИНГ: Моя мать. Моя мать была пианисткой.

В.ПОЗНЕР: Непрофессиональной пианисткой.

СТИНГ: Нет. Но мое самое раннее детское воспоминание о том, как она играла. Я сижу у ее ног и смотрю, как педали ходят вверх-вниз.

В.ПОЗНЕР: Молодая женщина, она подписалась просто Мария: “Если бы вы могли выбрать один город, чтобы жить в нем, и одну национальность, скажем так, что бы вы выбрали?”

СТИНГ: Сейчас я живу в Нью-Йорке, мой младший ребенок ходит там в школу. Если бы я должен был выбрать один город, это был бы Нью-Йорк. Но что касается гражданства, я по-прежнему патриот, я британец, англичанин.

В.ПОЗНЕР: Все вас знают как Стинга, но те, кому известно о вас чуть больше, знают, что это прозвище. Как вы думаете, это прозвище повлияло на то, кем вы стали, когда вы его взяли?

СТИНГ: Оно очень удобно по нескольким причинам. Во-первых, это очень короткое, компактное имя для подписи. Если б меня звали “Энгельберт Хампертинк”, понимаете, все было бы совсем по-другому. Также это почти маска, которую ты носишь, будучи артистом, публичным человеком. Это не совсем ты. Отчасти это ты, часть создана, часть настоящая. Это до определенной степени защищает тебя.

В.ПОЗНЕР: Дмитрий Сидоренко. Он спрашивает: “Есть ли песня, о которой вы сожалеете, что не вы ее написали?”

СТИНГ: Всей вашей передачи не хватит, чтобы перечислить те из написанных уже песен, которым я завидую. Это множество-множество песен. Я стал писать песни, благодаря “Битлз”. Они были на десятилетие старше меня, но появились из той же среды, с тем же образованием, из похожего города. И они покорили мир своими песнями, и это сделало возможным целому поколению других англичан попытаться сделать то же самое. Этим мы и занимаемся.

В.ПОЗНЕР: И последний вопрос от наших зрителей. Евгений Гаврилов, он пишет: “Вы и ваши коллеги по шоу-бизнесу приезжаете в Россию по каким причинам? Увидеть экзотическую страну? Заработать много денег? Что приводит вас сюда? Вы можете ответить на этот вопрос?”

СТИНГ: Желание приехать в другую страну, особенно в Россию, которая была совершенно закрыта много-много лет. Это очень притягивает. Да, нам платят, чтобы мы приезжали сюда. Но, знаете, я всегда говорю: “У меня работа, которой я занимался бы и бесплатно”. Если бы меня попросили, конечно, я играл бы бесплатно. Русские очень хорошо реагируют, потому что они не воспринимают это как некую данность. Это нечто, что означало свободу, означало освобождение и по-прежнему означает. И это чувство очень сильно.

В.ПОЗНЕР: На этом мы заканчиваем vox populi, и я хочу сказать нашим зрителям, сейчас будет небольшая реклама – не переключайтесь, скоро продолжим.

В.ПОЗНЕР: 7 лет тому назад примерно вышла ваша автобиография, называлась “Сломанная музыка”. Я читал ее. Это не веселая книга, а я бы сказал очень печальная даже. И я слышал, что у вас была депрессия в течение двух лет после выхода книги. Это так? И почему?

СТИНГ: Она пробудила множество воспоминаний, чувств, эмоций, которые я много лет подавлял. И описывая их, я должен был снова прожить все это. Это была прекрасная психотерапия, но уж точно совсем не приятная. Это было сложно, тяжело. Сегодня я рад, что сделал это. Прошло 7 лет, и я чувствую, что этот опыт обогатил меня. Думаю, что я смог объяснить, кто я. Мне было не интересно писать о славе, поэтому книга заканчивается на том, что я становлюсь известным. Ведь, никто не знал моей истории. Обо мне было написано много всякими разными таблоидами, просто истории. Я читал их и думал: “Нет, это не я. Я должен рассказать миру, кто я. А я – это паренек из рабочей семьи, из Ньюкасла, который упорно работал, чтобы добиться того, чего хотел”. Вот эту историю я хотел рассказать. Это не была радостная история, мое детство не было радостным.

В.ПОЗНЕР: Это уж точно. Кто-то сказал: “Если вы не знаете Стинга, то вас не было на этой планете в течение последних 40 лет”. Вы вообще встретили кого-нибудь, кто вас не знает?

СТИНГ: Я люблю совершать пешие паломничества по Индии. Я несколько раз был в Гималаях, был у истока Ганга, у истока Ямуны с паломниками. Некоторые из них при смерти – их несут на деревянных шестах. Они понятия не имели, кто я такой, потому что я спал у дороги или шел с ними. Это очень успокаивает.

В.ПОЗНЕР: И вы делали это недавно?

СТИНГ: Я делал это довольно часто.

В.ПОЗНЕР: Значит, когда вас не узнают, в этом, что ли, есть какая-то польза?

СТИНГ: Да, я стремлюсь отстаивать свои гражданские права во всех городах, где бываю. У меня нет свиты, нет охраны, мне нравится ходить по городу. И по-моему, когда люди видят и узнают тебя, они очень четко реагируют на это. Если вокруг тебя толпа людей, все с рациями такие, то люди впадают в ажиотаж. А если идешь сам по себе, они говорят “Привет”. Они улыбаются, им приятно видеть тебя, так что это мои гражданские права – я очень воинственно их отстаиваю.

В.ПОЗНЕР: Давайте перенесемся немного в прошлое. Вы учились в католической школе?

СТИНГ: Учился.

В.ПОЗНЕР: И были не лучшим учеником? Или хорошим?

СТИНГ: Я был хорошим учеником, я упорно занимался, но это было не самое лучшее образование, совсем даже.

В.ПОЗНЕР: В то время – не знаю как сейчас – в ходу были телесные наказания. Вас били?

СТИНГ: В каком-то классе я за год получил 42 удара розгами. Это почти как порезы от ножа – они очень тонкие, и учителя нас частенько били. За раз можно получить шесть ударов, три можно вынести, четвертый – это мучительно, на пятом ты хочешь убить того, кто делает это с тобой, на шестом ты теряешь всякое уважение к авторитетам. Это было очень жестоко, почти как в Средневековье – я не испытываю ни к кому за это благодарности.

В.ПОЗНЕР: Это как-то воздействовало на вас? Помимо физической боли?

СТИНГ: Безусловно. Это заставило меня усомниться в самой идее милосердного Бога, как минимум в его наместниках на Земле – это казалось мне очень жестоким. Я по-прежнему переживаю.

В.ПОЗНЕР: Это практикуется сегодня?

СТИНГ: Нет, это незаконно, как и должно быть.

В.ПОЗНЕР: Слава богу. Вы много занимались спортом и добились неплохих результатов.

СТИНГ: Я бегал 100 метров, 200 метров и прыгал тройной прыжок.

В.ПОЗНЕР: И вы участвовали в национальных соревнованиях, так?

СТИНГ: Да, я стал вторым в Чемпионате Англии, а до этого ни разу не проигрывал. В спринте ты либо лучший, либо нет – нет никакой особой стратегии, специальной тренировки. Ты либо самый быстрый, либо нет. Так что я решил быть музыкантом после этого.

В.ПОЗНЕР: Вы сказали, что “ты либо лучший, либо, в общем-то, никто”. Это важно для вас быть лучшим? Это сыграло роль в вашей карьере?

СТИНГ: Да, я люблю конкуренцию, мне нравится соревноваться. В то же время в музыке не как в спорте – ни в чем нет абсолютного победителя. Но я люблю это, я люблю побороться, но сейчас я не страдаю, и проигрывая. Я очень спокойно переношу поражения.

В.ПОЗНЕР: Вы преподавали английский язык в школе, вы говорили. И когда вас спросили: “А почему вы дальше не стали преподавать?”, вы в шутку сказали: “Да потому что в Англии учителям платят меньше, чем дворникам”. А теперь давайте представим, что вдруг платили бы много очень учителям. Вы и сейчас были бы учителем, если бы вы получали много-много денег как учитель? Вы бы все еще были Гордоном Мэтью Томасом Самнером?

СТИНГ: Это же все очень гипотетически. Отказался бы я от своей нынешней работы, чтобы быть учителем? Нет.

В.ПОЗНЕР: Нет-нет. Тогда, если бы вам хорошо платили, вы бы не стали музыкантом?

СТИНГ: Стал бы. Музыка была моим призванием. При этом я по-прежнему считаю, что учителям нужно платить больше. Я думаю, что лучшие люди в обществе должны заниматься одним из самых важных для общества дел. Нужно привлекать этих лучших людей, платить им.

В.ПОЗНЕР: Вы как-то сказали, что музыка рождается не в голове, что она возникает откуда-то.

СТИНГ: Да.

В.ПОЗНЕР: А плохая музыка тоже?

СТИНГ: Должно быть.

В.ПОЗНЕР: Вы не знаете, откуда?

СТИНГ: Знаете, я всю жизнь музыкант, и по-прежнему это чудесная, захватывающая тайна для меня, откуда именно это идет. Думаю, идеальная музыка – это, вероятно, тишина, и мы, музыканты, на самом деле, занимаемся созданием красивой рамки вокруг этого совершенства, то есть тишины. Пятая симфония Бетховена начинается с одного такта тишины – она начинается не с первого. Одним из моих главных учителей был Майлс Дэвис. Все, что он не сыграл, также выразительно как то, что он сыграл, оставляя место.

В.ПОЗНЕР: Не так давно одна из ваших самых знаменитых песен “Fragile” была исполнена московским хором под управлением замечательного музыканта Владимира Минина. И он сказал, что его песня привлекла не столько мелодией или не только мелодией, а тем, что он слышит, как певец думает вслух. Так вот, я хотел вас спросить. Посмотрим на музыку и на слова. Для вас что является главным? Вы слышите некую мелодию или же вы услышали что-то, что-то прочитали, увидели что-то и это вызывает?

СТИНГ: Нет никаких правил написания песен, есть много разных подходов. Можно начать со слов. В последнее десятилетие я предпочитаю метод, когда сначала пишется музыка. Моя теория – что если ты правильно структурировал музыку, в ней уже есть содержание. Это абстрактное содержание, но в нем есть начало, середина, развитие и конец. И моя работа – потом послушать эту музыку и сказать: “Что за историю ты мне тут рассказываешь? Кто это говорит?”

В.ПОЗНЕР: То есть музыка разговаривает с вами таким образом?

СТИНГ: Музыка разговаривает со мной в абстрактной форме. Моя задача – перевести это в историю, которую поймут люди, характеры, настроения, место действия. Это как слушать саундтрек фильма, который еще не снят.

В.ПОЗНЕР: Когда вы говорили о “Symphonicities”, одна из причин, почему вы решили выступать с симфоническим оркестром, заключалась в том, что вы никогда ничего подобного не делали. Для вас важно делать что-то, чего вы раньше не делали? Вот, что-то такое открыть? Это для вас принципиально важно?

СТИНГ: Конечно. Мне скучно делать одно и то же раз за разом, и мне нужно постоянно менять формат того, что я делаю. Возможность поработать с симфоническим оркестром представляется не каждому – со многими авторами песен такого никогда не случалось. Поэтому я ухватился за это обеими руками. И потом ты видишь, как твои песни взрослеют, становятся более зрелыми, благодаря чувству успокоения, которое дает оркестр. Это просто замечательно.

В.ПОЗНЕР: У нас есть иллюстрация этого, которую мы хотим показать зрителям. Посмотрите, пожалуйста, на экран. Все узнают эту песню, но все равно назову ее – это “Englishman in New York”. Давайте мы сейчас ее посмотрим.

СТИНГ: Да, я на все готов, только не на себя смотреть.

В.ПОЗНЕР: Не нравится смотреть на себя?

СТИНГ: Нет. Это какой-то дзен-нарциссизм.

В.ПОЗНЕР: Кто-то спросил вас: “Считаете ли вы, что рок-н-ролл умер?” Вы ответили, что это вообще вас не интересует, и что вас не интересуют ярлыки. Ваши внуки поймут вашу музыку?

СТИНГ: У меня нет гарантий этого. Надеюсь, да, они поймут своего деда.

В.ПОЗНЕР: Ваши внуки, люди, которые их возраста сейчас – они слушают Баха и понимают его, хоть много сотен лет назад он жил. А вы как? Ваша музыка будет им что-то говорить?

СТИНГ: Я не могу знать этого и не особо об этом задумывался. Потомки не так важны для меня в моей работе. Если так получается сейчас, я очень рад этому. Вообще, ничто не гарантировано.

В.ПОЗНЕР: Ну, кроме налогов и смерти, конечно.

СТИНГ: Кроме налогов и смерти, да.

В.ПОЗНЕР: Так. Музыка, которую вы пишете, которую вы исполняете. Я не люблю это слово, но, все-таки, это поп-музыка, да? Это относительно новый способ влиять на людей. 100 лет тому назад нельзя было привлечь на стадион тысячи людей – это появилось после Второй мировой войны. А сейчас это так. Я очень люблю джаз. Но джаз никогда не привлекает такого количества людей. А сегодня поп-музыка привлекает 17-20 тысяч человек на стадион, чтобы слушать это. Почему это произошло, как вы думаете, во-первых? Почему это так привлекает? И второе… Трудно ответить на это, но это будет продолжаться? Это новый язык, который будет дальше жить? Он выражает то, что люди хотят сказать, но не знают, как сказать?

СТИНГ: Музыка всегда делала это. Я уверен, музыку писали и в пещерах, где мы жили 50 тысяч лет назад. Наличие технологий, позволяющих играть музыку для 100 тысяч людей на футбольном стадионе – это новое явление. Но чувства те же, что были всегда: музыка питает наши души, она нужна нам, чтобы выразить что-то эфемерное, что-то неописуемое, что-то таинственное.

В.ПОЗНЕР: Давайте скажу по-другому. Представим, что через неделю будет концерт, в котором будут лучшие оперные певцы и лучшие пианисты, будут играть и петь Баха. Вы не сумеете заполнить стадион.

СТИНГ: Не сумеем.

В.ПОЗНЕР: Вот о чем я говорю. Музыка всегда что-то выражает, наши чувства. Но что-то специальное происходит, что-то особое. Что это?

СТИНГ: Понимаете, в мозгу два полушария. Одно воспринимает очень простые интервалы, самые простые ритмы и рифмы. Большая часть поп-музыки очень и очень проста. Другая часть мозга имеет дело с куда более сложными интервалами – джаз, сложная симфоническая музыка. Если вы не откроете эту часть мозга для музыки, вы не сможете услышать ее как музыку – для вас она не благозвучна, не красива. Именно из-за этого многие говорят: “О, ненавижу джаз, ненавижу эту серьезную музыку”. Это от того, что их мозг не открыт для этого. Для этого требуется образование. Также нужно терпение. Так что музыка на этом уровне сложна так же, как и переход на другой уровень рифм. И моя задача… Я принадлежу поп-музыке, я стоял одной ногой в одном лагере, но иногда привносил в поп-музыку вещи, которые поначалу диссонируют и, возможно, сложны. Вот, что мне нравится делать: я люблю иногда привносить в поп-музыку более сложные идеи. Я делаю это тактично, и в то же время я считаю это своей задачей. Я по-прежнему учитель музыки в этом смысле, мне нравится знакомить людей с чем-то, что я нахожу полезным, что меня радует. Это моя работа.

В.ПОЗНЕР: А интернет радует вас?

СТИНГ: В целом, да. Я считаю, что интернет таков, каким делаем его мы. Он либо полон ненависти, порнографии и глупостей, либо того, что полезно для нашего развития. Он имеет потенциал для обоих этих направлений. История с Викиликс – очень интересный феномен. Я не знаю, чем это закончится, но жить в такое время очень интересно.

В.ПОЗНЕР: Вы знаете, в России есть музыканты, композиторы, которые выкладывают свою музыку в интернет. И можно бесплатно эту музыку взять, и они говорят этим людям: “Пожалуйста, пользуйтесь. Хотите заплатить – посылайте деньги на благотворительные нужды”. Вы делаете что-нибудь подобное? Как вам это кажется, вам это нравится?

СТИНГ: Старая модель дистрибуции музыки себя исчерпала, она больше не работает. Новая модель пока не создана и новация такого рода, возможно, именно то, к чему все идет. Я не очень понимаю, как на жизнь при этом зарабатывать – я не говорю про миллионы, просто на хлеб насущный музыкантам. И эта модель должна еще сложиться. Я не знаю, как все будет. Мне интересно, как оно будет.

В.ПОЗНЕР: В 1985 году вы написали песню “Русские”, и как я сказал, было очень много вопросов от наших зрителей по этому поводу. Причем, в основном, возмущенные вопросы. Они говорят: “Неужели, он действительно думает, что мы, русские не любим своих детей?” Он говорит: “Надеюсь, что они любят своих детей”. Что он, думает, что мы не люди вообще, не любим своих детей?

СТИНГ: В последнем куплете я говорю, что мы будем спасены, потому что русские тоже любят своих детей. Понимаете, я рос и учился на Западе, и нас учили безусловно рассматривать Советский Союз как идеологическую крепость. К тому же поскольку мы были идеологическими противниками, возможно, нам предстояло воевать и это легче вести войну против людей, которые, как бы, не совсем и люди. Недочеловеки. Вас выставляли как не совсем людей, и я понимал, что это происходит со мной через прессу, через образование, в целом. Поэтому я написал эту песню в начале восьмидесятых. Это было очередное обострение холодной войны, это было время звездных войн Рейгана, что-то волшебное, что должно было нас защитить, мы видели Рэмбо, отстреливающего русских в Афганистане. Я хотел высказать что-то, идущее вразрез с этими чувствами. Мне очень повезло: у меня был друг, работавший в Колумбийском университете, он был ученый-исследователь. У него было устройство, способное перехватывать сигнал с советских спутников над Северным полюсом. И мы решили вместе с ним посмотреть русское телевидение. Я никогда не видел русского телевидения. Это было утро воскресенья, и в Москве, и в Санкт-Петербурге шли детские программы, ваша версия “Улицы Сезам” и тому подобных. И меня поразило, сколько тепла, внимания и любви было вложено в эти программы. Так что, естественно, эта мысль, что русские не любят своих детей – это бред, это стало основой разрядки, того, что мы не уничтожили друг друга. Потому что все мы – и Запад, и Советский Союз – имели на кону будущее наших детей, вот о чем я говорю. Я говорю, что мы любим своих детей и поэтому не станем взрывать мир. Мне жаль, что наши нынешние идеологические противники совсем не понимают этого – они, действительно, хотят взорвать мир. Поэтому я скучаю по СССР в этом смысле.

В.ПОЗНЕР: Не знаю, известен ли вам поэт Евгений Евтушенко? Вы слышали о нем?

СТИНГ: Я знаю его.

В.ПОЗНЕР: Он тогда написал песню, называлась “Хотят ли русские войны?” Ее положили на музыку. Когда-нибудь слышали?

СТИНГ: Никогда не слышал.

В.ПОЗНЕР: Не слышали. Тогда так. Давайте так скажу. Если бы вы услышали эту песню тогда “Хотят ли русские войны?”, как бы вы ответили?

СТИНГ: Нет, конечно. Кто хочет войны? Безумные люди.

В.ПОЗНЕР: Вы сказали, что вам было бы очень интересно спеть песню “Русские” сегодня, в России. Почему?

СТИНГ: Людей цепляет эта песня.

В.ПОЗНЕР: Это все еще актуально?

СТИНГ: Только в том контексте, который я объяснил. Вне этого исторического контекста она кажется несколько странной, поскольку Россия сегодня открыта Западу и наоборот. Поэтому я не пою эту песню, не объясняя этого контекста. Но раз она до сих пор кого-то оскорбляет, значит, нужно объяснять лучше. Надеюсь, эта программа поможет в этом.

В.ПОЗНЕР: Я надеюсь, да. Да. Был вопрос о том, считаете ли вы, что холодная война все еще жива, и вы сказали, что вы надеетесь, что нет. Но что, все-таки, что-то от нее осталось, какое-то наследие.

СТИНГ: По-прежнему есть некие чувства. Они не могли исчезнуть в один день. Но думаю, что взаимодействие культур, идей, искусства, бизнеса станет тем, что в итоге растопит все это.

В.ПОЗНЕР: Считаете ли вы, что мир стал более безопасным, чем когда было два мощных блока?

СТИНГ: Нет. Нет, и распространение ядерного оружия в другие страны непонятно к чему может привести. Мы рассчитывали, что разрядка даст результат. И это случилось. Но теперь при наличии ядерного оружия у государств со странной идеологией, я не знаю. Надеюсь.

В.ПОЗНЕР: В 1988 году вы стали поддерживать “Amnesty International”, вы продолжаете поддерживать их?

СТИНГ: Да, я по-прежнему активно поддерживают “Amnesty International”, как раз недавно встречался с ними. По-моему, это одна из самых цивилизованных организаций в мире. Они считают, что, написав письмо, можно чего-то добиться. И письма диктаторам, правда, помогают. Если достаточно людей делают это.

В.ПОЗНЕР: Вы активный политически? Помимо того, что музыкант. Потому что такое производите впечатление – поддерживаете “Amnesty International”, некоторые ваши песни явно…

СТИНГ: Я в курсе происходящего в мире. И если я хочу высказать что-то метафорически, я сделаю это – это моя работа. Я не журналист, не политический комментатор, но если я нахожу метафору для выражения политической идеи, я сделаю это. Я не уверен, что проблемы мира обязательно должны решаться политиками или даже духовностью. Думаю, наши проблемы психологические. Большинство этих проблем связаны с недостаточным осмыслением, недостаточным осознанием. И думаю, в этом наше спасение. Думаю, нам нужна политическая дискуссия, нужно все обсуждать. Не уверен, что нам нужна религия, но, безусловно, нам нужно задумываться о том, как работает наш человеческий мозг, когда зло приписывается твоему оппоненту, другому. Это не очень помогает.

В.ПОЗНЕР: Однажды вы сказали, что у вас был концерт в Кремле, аудитория была такая, скажем так, бюрократическая, не очень реагировавшая на ваши песни. Это было довольно давно?

СТИНГ: Это было в 1994, по-моему.

В.ПОЗНЕР: А сегодня что-нибудь изменилось?

СТИНГ: Да. После того как я сыграл в Кремле, я хотел сыграть для людей – я играл с тех пор на больших стадионах. Это был интересный и важный первый шаг приехать сюда. Но сейчас все намного проще.

В.ПОЗНЕР: Аудитория реагирует?

СТИНГ: Очень. Она всегда реагировала. Просто я играл для элиты.

В.ПОЗНЕР: Кстати, я должен задать вам вопрос – можете на него не отвечать, но задавать я его должен. Вы когда-нибудь играли, пели для тех, кого неправильно, кстати, называют олигархами в России? Неправильно, потому что сейчас нет у них политической власти, поэтому их называют богачами. Но тогда они были олигархами. Вы перед ними?.. Ну, на день рождения?

СТИНГ: Да, было такое. Несколько лет назад я играл на одном дне рождения. Я пошел на это, потому что, во-первых, мне любопытно. Во-вторых, я верю в силу музыки. И считаю, что можно заронить в сознание людей семена тех проблем, которые важны для тебя – права человека, наше отношение к окружающей среде. Эти семена могут не скоро дать плоды, ты можешь сыграть для кого-то, кому сейчас 15, но он вполне может стать частью политического класса, класса, принимающего решения, и это семя даст плоды, мы надеемся. Нельзя изменить мир одной песней.

В.ПОЗНЕР: Пожалуй. Я пытался вспомнить, не было ли песни, которая изменила мир. Пожалуй, нет. Экология. Вы очень активны в этой области, вы боретесь за спасение лесов, в частности, в районе Амазонки. Что вы делаете точно?

СТИНГ: Сейчас я, в основном, собираю деньги на создание правовой инфраструктуры для тех групп людей, которые ее не имеют. Проблема коренного населения Амазонки в том, что у них просто нет никакой защиты. Приходит крупная компания, дает им по 300 долларов, вырубает все деревья и ничего не остается. Поэтому мы и занимаемся тем, что обеспечиваем им правовую структуру для своей защиты, учим их юридическому языку. И, по-моему, в 22 странах эта небольшая модель себя оправдывает.

В.ПОЗНЕР: В 22 странах, но не все в Латинской Америке?

СТИНГ: Нет-нет. На Дальнем Востоке, в Конго. Там, где есть тропические леса, там мы работаем. Я делаю это тихо, я редко бываю на переднем крае, я предоставляю это специалистам. Я просто собираю деньги.

В.ПОЗНЕР: Но вы следите за этим? Вы следите, как тратятся деньги?

СТИНГ: Мы отвечаем за то, как их тратят. Это очень серьезная ответственность.

В.ПОЗНЕР: В будущем году вам исполнится 60 лет, да?

СТИНГ: В октябре следующего года мне уже 60.

В.ПОЗНЕР: 60 лет – ничего особенного. И будущий год – это тоже важная дата будет, в сентябре исполнится 10 лет террористическому акту, который был в Нью-Йорке (вы помните). И для вас это сыграло определенную роль, вы часто об этом говорите, потому что у вас были друзья на этих башнях, которые вам звонили буквально за несколько минут до того, как все это произошло. И вы как-то сказали, что вы испытываете чувство стыда за то, что вы ввели своих детей в такой мир, в мир, где такое может случиться, и что надо этот мир изменить, что-то надо сделать. Нет простых ответов, и у вас нет ответа, но мир надо изменить. Вы продолжаете так считать?

СТИНГ: Безусловно.

В.ПОЗНЕР: И у вас нет ответов?

СТИНГ: Не считая того, что решение проблемы – в психологии. Дело не в идеологии, точно не в религиозной философии. Это то, как мы думаем друг о друге как люди. То есть мы либо целое, либо вообще ничто – так я считаю. Я не очень понимаю, как воплотить это в жизнь. Думаю, понимание – это первый шаг. Это звучит очень нереалистично или идеалистично, но это правда: мы – одно целое. Человечество – это одна семья, все мы. Мусульмане, коммунисты, капиталисты, католики.

В.ПОЗНЕР: Знаете ли, был один британский писатель, который как-то написал, что Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись. Редьярд Киплинг. Вообще, довольно много людей, которые говорят, что до сих пор так – что огромная разница в философии, в культуре, в истории, в религии, что это не преодолимо, это невозможно. Мы говорим друг другу, но не друг с другом.

СТИНГ: Конечно, никого нельзя объединить военной силой, нельзя заставить людей думать так, как мы, или экономически. Это должна быть сила примера и обсуждения. Если наше общество успешно, это должно сработать и у них – они должны увидеть это. Их нельзя вынуждать выбрать это. Мы говорим о значительном промежутке времени, и я не уверен, что у нас есть столько времени.

В.ПОЗНЕР: Я где-то прочитал, что у вас в Тоскане есть ферма и вы выращиваете там овощи, и что даже есть магазины, где их продаете. Это что, бизнес у вас?

СТИНГ: Я всегда хотел иметь магазин. У нас есть магазин, где продаются лишние овощи, которые мы не съедаем. Мы делаем вино и оливковое масло – это очень приятное занятие. У меня нет времени самому обслуживать покупателей, хотя я бы с радостью.

В.ПОЗНЕР: Да, было бы много покупателей. Но, в общем, это не бизнес в чистом виде?

СТИНГ: Это не бизнес, приносящий какие-то деньги, нет – это просто приятное занятие.

В.ПОЗНЕР: Понятно. Вернемся к йоге. Любой человек может преуспеть в этом? Или нужен, все-таки, талант? Как голос для пения или слух для музыки?

СТИНГ: Зависит от того, как вы понимаете йогу. Конечно, вы не сядете в позу лотоса после одного-двух уроков. Но название “йога” происходит от глагола, означающего “объединять”. И вы объединяете ваше сознание и ваши намерения, мышцы вашего тела с сознанием. Опять же, это превращение в одно целое того, что воспринимается как две части. Это часть сознания, как вы дышите, сидите, ходите, как вы едите. Йога – это все. В общем, это осознанная жизнь, а не обязательное умение сесть в позу лотоса.

В.ПОЗНЕР: Но потом это происходит само собою, что можно делать, не думая об этом? Или надо все время помнить? Помнить, что надо сделать так-то и так-то?

СТИНГ: Вы постоянно должны фокусировать сознание. На всем. Естественно, я пока этого не достиг, но, опять же, помнить об этом – это первый шаг. Большинство из нас спят. Мы идем по жизни в глубоком сне. Я говорю о себе тоже. Мы не пробудились. То, что мы делаем со своей планетой, сами с собой, пока мы не проснемся, мы будем продолжать действовать неправильно.

В.ПОЗНЕР: Это потому что мы не хотим просыпаться? Потому что если думать об этом две минуты, то понятно, что мы делаем с собой и с миром. Но мы не хотим об этом знать, потому что это усложняет жизнь.

СТИНГ: Это кажется более удобным (спать), но это не приведет нас ни к чему хорошему. Нам нужно проснуться.

В.ПОЗНЕР: Я, вот, думаю о том, когда вас не станет (а это со всеми происходит неизбежно). Поверьте мне, это так. Как бы вы хотели, чтобы вас помнили?

СТИНГ: Я могу лишь думать о своей нынешней семье, как они будут меня помнить, мои дети. Это более важно для меня, чем отношение потомков, какую музыку он написал. Я думаю, что хорошо воспитал своих детей, они кажутся счастливыми и здоровыми. И я хотел бы, чтобы они своих детей хорошо воспитали. Это моя главная забота относительно будущего.

В.ПОЗНЕР: Давайте, я это скажу по-другому. Возьмите “Битлз”. Что бы они ни думали тогда, они сыграли очень большую роль в мире, они, их музыка повлияла на многих людей и изменила людей. И когда смотришь на них сегодня, думаешь о них и понимаешь, что это была сила, историческая сила. И я вас спрашивал именно в этом ракурсе. Во-первых, это к вам относится (такие слова)? И вы бы хотели, чтобы относились эти слова к вам?

СТИНГ: Понимаете, “Битлз” в силу того, где они оказались во времени и пространстве, были катализаторами этой истории. Могло бы это случиться с другой группой людей, я просто не знаю. Но они сделали это, они подтолкнули меня, они дали мне мою жизнь. И я благодарен им за это. Не думаю, что я могу служить толчком для чего-то. Я, конечно, стараюсь высказывать идеи, которые, на мой взгляд, могут и должны сработать, заставить очнуться, задуматься. Но это не тот толчок, какими стали “Битлз” – сейчас не тот исторический момент.

В.ПОЗНЕР: А будущее для вас как для музыканта? Вот симфонический оркестр. А что потом?

СТИНГ: Понятия не имею, что потом. Разве что я знаю, что я вечный студент, и я люблю учиться, и я по-прежнему занимаюсь, по-прежнему учусь. И не могу отказаться от музыки. Я думаю, я бы просто умер, если бы отказался от музыки. Но что дальше – понятия не имею. И, опять же, мне это нравится.

В.ПОЗНЕР: И последний вопрос. Несерьезный вопрос, но все-таки. Как вы относитесь к тому, что Россия получила право на проведение первенства мира 2018 года по футболу?

СТИНГ: Ну надо же было испортить всю атмосферу под конец!

В.ПОЗНЕР: Я не хотел, извините.

СТИНГ: Я считаю, у Великобритании была очень хорошая заявка. Думаю, на бумаге мы заслуживали победы, но я рад за Россию. Думаю, это прекрасно для России. Так что я рад за вас. Переживаю за нас, но за вас рад.

В.ПОЗНЕР: В конце каждой программы я задаю вопросы из опросника Марселя Пруста, моего доброго друга, и он хотел вам задать 10 вопросов. Для вас что такое счастье?

СТИНГ: Быть с моей семьей.

В.ПОЗНЕР: А любимое слово?

СТИНГ: Лаконично.

В.ПОЗНЕР: Самое нелюбимое слово?

СТИНГ: Мило.

В.ПОЗНЕР: Где и когда вы были более всего счастливы?

СТИНГ: В последний раз, когда я был с семьей.

В.ПОЗНЕР: Главные ваши достижения?

СТИНГ: Что у меня шесть здоровых детей.

В.ПОЗНЕР: Ваша главная слабость?

СТИНГ: Тщеславие.

В.ПОЗНЕР: Если бы вы могли встретиться с любым человеком, который когда-либо жил, кто бы это был?

СТИНГ: Цицерон.

В.ПОЗНЕР: Если бы дьявол предложил вам бессмертие без условий каких-либо, вы бы согласились?

СТИНГ: Нет. Потому что тогда мне нужны были б все мои друзья.

В.ПОЗНЕР: Есть ли кто-нибудь, кем бы вы хотели быть?

СТИНГ: Нет, я счастлив быть собой.

В.ПОЗНЕР: Когда вы встретитесь с Богом, что вы ему скажете?

СТИНГ: “Какой сюрприз!”

В.ПОЗНЕР: Большое спасибо.

СТИНГ: Вам спасибо.

В.ПОЗНЕР: Это был Стинг.

В.ПОЗНЕР: Сегодня последняя программа в этом году, так что, конечно же, я и все мои коллеги поздравляют вас с наступающим Новым годом и желают вам всех благ. Но я недаром сказал “мои коллеги”. Дело в том, что вы должны понимать, что телевизионные программы – это не тот человек, который на экране, Конечно, он играет определенную роль. Но это командная работа, и мне всегда бывает обидно, что людей, которые делают эту программу наравне со мной (без них программы нет – вы это понимаете), никто не знает, их фамилий нет в эфире, иногда так, быстро-быстро, может быть, титры какие-то проскакивают, которые никто не читает. Поэтому я считаю своим долгом – и кроме того я очень хочу – сообщить вам, что эту программу делают: Артем Шенин – это руководитель программы, Антон Петров – это шеф-редактор, Роман Бутовский – это режиссер программы, Александр Жутовский – это оператор постановщик, Гурам Хараишвили – это второй режиссер, Фатима Шавгенова – это редактор, Кристина Лисакович – это ассистент режиссера, Александр Сычев – это режиссер монтажа, Вадим Иванов – координатор и помощник руководителя (это я руководитель, имейте в виду), Александр Науменко – редактор оперативной графики, Владимир Копейкин – менеджер проекта, Леонид Слуцкий – старший администратор, Екатерина Кретова – гример. Я хорошо выгляжу, конечно, но вы понимаете, что без нее я бы выглядел много-много хуже. И Сергей Сиженский, который является редактором по гостям. Вот это вот та команда, по-моему, лучшая команда на телевидении, которая делает программу “Познер”, которую делает также и Познер Владимир Владимирович, желающий вам всех благ. Удачи вам и приятных сновидений.

_{»crosslinked«}

К записи "26 декабря гость программы «Познер» Стинг" 136 комментариев

Оставить комментарий