Владимир Познер: “Отношения Литвы и России окрашены памятью о прошлом”

Мы сидим на мягких подушках в баре уютной вильнюсской гостиницы. Признаться, брать интервью у человека, специализирующегося (и более того, сделавшего себе на этом имя) как раз на интервью, непросто.

- Владимир Владимирович, был такой поэт Владимир Познер, о котором замечательно написал Корней Чуковский. Он уехал затем во Францию и стал там известным французским писателем и публицистом. Это ваш отец?

- Это довольно распространенное заблуждение. Тот Владимир Познер, о котором вы сейчас говорите, был двоюродным братом моего отца. И я хорошо помню, как однажды, мы жили тогда в Нью-Йорке, собрались все три Владимира Познера, и мама называла нас по номерам…

- И кто был первым?

- Я, конечно! Кстати, о Чуковском: если помните его сказку “Крокодил”: “Жил да был // Крокодил. // Он по улицам ходил, // Папиросы курил”, ну, и т.д., так у крокодила есть трое детей – Кокошенька, Лелешенька и Тотошенька. Так вот: Кокошенька – это Николай, сын самого Корнея Ивановича, а Лелешенька и Тотошенька – это две мои тетки, Елена и Виктория.

Мой отец родился в Петербурге в 1908 году, а в 1922-м семья уехала – вначале в Берлин, а затем – в 1925-м – в Париж. Он работал звукоинженером в известной кинокомпании MGM – Metro Goldwyn Meyer и познакомился с моей мамой, которая, в свою очередь, работала в другой, тоже очень известной кинокомпании “Paramount”, точнее, во французском отделении этой компании, монтажером. Мама происходила из семьи французских аристократов, правда, к тому времени уже полностью разорившихся. И когда я появился на свет, меня крестили, и не где-нибудь, а в парижском Нотр-Дам, и нарекли Владимиром-Жеральдом-Дмитрием. Жеральдом – это в честь матери Жеральдин Люттен, ну а Дмитрием – в честь одного из друзей моего отца, Дмитрия Волкова.

- Стало быть, вы – католик?

- Хоть это и не модно сейчас, я – атеист. При этом я довольно хорошо знаю Библию, а вот сейчас заканчиваю перечитывать Коран. Но я не принимаю тех, кто буквально вчера размахивал партбилетом, а сегодня истово крестится, ведь завтра они так же спокойно будут размахивать чем-то еще…

- Продолжим. Вы родились в Париже, выросли в Америке и ходят слухи, что у вас – двойное гражданство…

- Даже тройное: французское, американское и российское! Мои родители не были официально расписаны до тех пор, как мне не исполнилось пять лет. И тогда я жил уже в Америке: моя мама увезла меня, трехмесячного, в США, где жили ее мать и сестра, близкие и друзья. В 1939 году отец приехал за матерью, когда мне было пять лет: родители расписались и поехали назад во Францию, потому что у отца там была работа. Но в 1940 году Францию оккупировали немцы, и мы поехали назад в США. А у моего отца никогда не было французского гражданства, только “нансеновский паспорт”. После того, как в 1940 году Литва, Латвия и Эстония вошли в состав СССР, был издан указ Верховного Совета СССР, согласно которому любые граждане этих республик, а также их взрослые дети, живущие за границей, получали право на советское гражданство. А поскольку мой дед, Александр Владимирович Познер (его расстреляли гитлеровцы в 1943 году) жил в Каунасе, где у него был стекольный заводик, и был гражданином буржуазной Литвы, то мой отец, стало быть, имел полное право на получение советского гражданства. В советском консульстве в Нью-Йорке.

- Стало быть, у вас есть право еще и на литовское гражданство, как внуку своего деда?

- Разве? Я об этом не знал. Ну да ладно. После войны отношения между СССР и США стали ухудшаться, сразу после знаменитой “фултонской” речи Черчилля в 1946 году, положившей начало “холодной войне”. Так что отцу, который тогда отвечал за прокат фильмов MGM в странах Латинской Америки, “перекрыли кислород” и нам пришлось подыскивать квартирку попроще. Потом стало ясно, что оставаться в Америке с советским паспортом было нельзя, и мои родители решили вернуться во Францию. Но один человек, который ненавидел моего отца, написал на него донос во французский МИД, в котором сообщил, что мой отец – это “подрывной элемент” и советский шпион. И французы отказали отцу в визе. Мама могла отправиться во Францию вместе со мной и моим братом Павлом (у нее было французское гражданство, и мы оба были вписаны в ее паспорт), но она не хотела расставаться с мужем. Отец вдруг получил приглашение от советского правительства поехать в советскую оккупационную зону в Берлин и занять там весьма приличную должность в “Совэкспортфильме”: это такая организация, не знаю, существует ли она еще, официально она занималась “продвижением” наших фильмов за рубежом. Мы приехали туда в конце 1948 года, и меня определили в школу для детей немецких политэмигрантов, бежавших когда-то от Гитлера и проживших в СССР. Но в отличие от них, ни по-немецки, ни по-русски я не говорил.

- ?!

- По-русски – до семнадцати лет! Моим первым языком был французский, а вторым – английский. Дома у нас говорили только по-французски. Правда, я раз двадцать смотрел “Александра Невского”, “Молодую гвардию” и даже влюбился в Нонну Мордюкову, в чем я и признался ей много лет спустя в эфире. На что она ответила мне: “Женись!” Книжки тоже читал. Самая первая книга, которую я прочитал по-русски, была, представьте себе, “Овод”. Начинается она, между прочим, по-итальянски, так что легкая путаница возникала. Но ничего, вступительное сочинение в университет я написал на пять баллов. Не забуду, как меня “утверждали” в самую первую заграничную поездку, это называлось на “комиссии старых большевиков”, один из них, сопя, сказал мне: “Тут у вас в характеристике сказано, что вы работаете комментатором (это было в редакции иновещания Всесоюзного радио) на Великобританию и США. Вы что, и в самом деле знаете оба эти языка?” Ну да ладно. В школе для политэмигрантов я проучился два года, окончив 8-й и 9-й классы. Примечательно, что ни один из выпускников этой школы не получал аттестата зрелости (их, как будущих руководителей ГДР, направляли на учебу в советские вузы), но я-то был в другом положении, и аттестат мне был необходим. Поэтому я окончил еще одну школу, была такая для офицеров, сержантов и старшин, не доучившихся из-за войны, при “полевой почте”… А отец все это время добивался, чтобы семья поехала в Москву. Но его удерживал посол, его фамилия была, кстати, Пушкин, и он прекрасно понимал, что отца в Союзе тут же посадят, как сажали многих других эмигрантов, которые тогда возвращались в Россию. Но сказать об этом отцу он не мог. Тот не поверил бы ему, начал бы всем рассказывать, и тогда посадили бы самого посла… Так или иначе, в самом конце 1952 года мы переехали из Берлина в Москву, жили в “Метрополе”, и через три месяца помер “отец народов”. Это нас всех спасло. Если б чуть раньше – папу, конечно, расстреляли бы, а нас бы всех посадили. В 1953 году я поступил в МГУ на биолого-почвенный факультет. То есть по специальности я физиолог. Думал: раскрою-ка, черт возьми, тайны мозга! Но где-то к третьему курсу понял, что это – не мое. Не ученый я. Хотя мне предлагали пойти в аспирантуру и т.д.

- На биофаке еще застали разборки с генетикой?

- Был уже 1954 год. Когда Лысенко пришел на лекцию, его освистали. И Лепешинскую с ее бредом, что “из неживого получается живое”, выгнали. Окончил университет и стал зарабатывать себе на жизнь переводами с английского, на английский и заодно увлекся художественными переводами английской поэзии. Не знаю, что и как, но один из моих переводов оказался у Самуила Яковлевича Маршака. Он пригласил меня стать его литературным секретарем. На 70 рублей в месяц. Так я работал на него два года (1960-1961 гг.). А в октябре 1961-го мне позвонил приятель и сказал, что создается агентство печати “Новости”, АПН – и меня туда взяли старшим редактором на 190 рублей в месяц.

- Я хорошо помню, как во время Олимпийских игр вся Москва слушала “Московское радио по-английски”. И “Sputnik” тоже помню, это, если не ошибаюсь, был первый глянцевый журнал…

- Что самое главное, он раскупался. В начале 1980-го, после того как советский “ограниченный контингент” вошел в Афганистан, я сказал в интервью одному американскому журналисту, что это – ошибка и что мы об этом еще пожалеем. Разразился страшный скандал, потому что эти слова вышли на новостные ленты. И только с приходом Горбачева все изменилось.

- Что, на ваш взгляд, изменилось в российской журналистике?

- Если говорить про профессиональный уровень наших центральных, или “федеральных” телеканалов, то он ни в чем не уступает уровню европейского или американского ТВ, тем не менее, если говорить о содержании, или про засилье “развлекаловки”, то причина этого, как мне кажется, лежит в существующих ограничениях применительно к федеральным каналам. Они привели к тому, что почти на всех этих федеральных каналах новости одинаковые, и полностью отсутствуют некоторые темы.

- То есть вы говорите о цензуре?

- Если про цензуру, которая существовала во времена СССР, то в российских СМИ ее нет. Тем не менее, есть определенные темы, которые просто не стоит затрагивать. Есть самоцензура, и любой журналист понимает, что лучше чего-то не говорить или о чем-то не писать. Просто так, на всякий случай. Есть люди, которых лучше не приглашать к себе на программу. Нет, это не “черный список”, но это просто ясно. Да, это можно назвать отсутствием свободы слова, но поверьте мне, что подобные ограничения существуют в любой стране. Я не знаю, как обстоят дела у вас в Литве, но во Франции и в США, скажем, также есть свои запрещенные темы. С другой стороны, чем крупнее то или иное издание, чем более оно влиятельно, тем уже рамки этой свободы. И наоборот: чем меньше аудитория, тем больше свободы. Скажем, у нас есть “Новая газета” или радиостанция “Эхо Москвы”, и там любая оппозиция может поносить и Путина, и Медведева, и все на свете. И – никаких проблем, потому что аудитория у них минимальная. Но как только вы выходите на федеральные телеканалы, которые смотрят десятки и сотни миллионов, то там совсем другое дело. И вообще, я сравнил бы свободу слова с длинным коридором: чем значительнее СМИ, тем этот коридор уже. И наоборот.

В 1920 годах председателем Верховного суда США был такой Оливер Уэндэлл Холмс-младший. Так вот он как-то сказал, что человек не имеет права кричать “Пожар!” в битком набитом кинотеатре потому лишь, что он хочет кричать: “Пожар!” Свобода слова отнюдь не означает “я хочу – и я сказал”. Но мы в России свободу понимаем как волю: что хочу, то и ворочу. Но должно быть ограничение такой свободы, и это ограничение называется ответственностью: я отвечаю за свои поступки и за свои слова.

- В литовских СМИ и во многих европейских странах или в США, если и пишут о России, то непременно со знаком “минус”. Как вам кажется, почему?

- Когда различные политические деятели говорят о России, они продолжают использовать прежние штампы, “имперский фактор” и так далее. Со страха. Все у нас не так плохо, как об этом пишут в частности, у вас в Литве. Но могло быть много лучше. Вы уж поверьте!

- Как бы вы оценили нынешнее состояние российско-литовских отношений?

- Во многом эти взаимоотношения обусловлены предвзятостью, да и общим негативом. К тому же они как бы окрашены памятью о прошлом, а наша память, как известно, сохраняет в основном только отрицательные воспоминания. И хотя сегодня эти отношения гораздо лучше, чем прежде, я считаю, что они могли бы быть еще лучше. Мне кажется, для этого к власти в обеих странах должны прийти люди, родившиеся и выросшие уже “после” СССР, и которые полностью лишены прежних комплексов. Тогда все будет нормально. Пока же нам то и дело напоминают об этом прошлом, и вокруг него, этого прошлого, постоянно идут политические игры. И есть средства массовой информации, придерживающиеся определенных политических взглядов. И когда политики в Литве выступают с требованием возмещения ущерба от “советской оккупации”, я хочу их спросить: а если бы Литва потребовала от Германии, чтобы та возместила ей ущерб, нанесенный во время нацистской оккупации? Навряд ли. Хотя меня спросили здесь, должны ли в Литве отмечать 65-ю годовщину победы над фашизмом, если эта победа принесла новую оккупацию? Я ответил в том смысле, что значение победы над Гитлером для жителей Литвы – это прежде всего дело самих литовцев. Вообще, эти отношения должны базироваться на принципе обоюдной выгоды, а не так – “любит – не любит”. Не целование взасос, а стремление к обоюдной выгоде. Просто надо задаться вопросом: “Это полезно или вредно?” Я считаю, что нормализация отношений всегда полезна.

Related posts

• Владимир Познер: "Отношения России и Литвы сегодня – хуже, чем завтра"
• Владимир Познер: "Россия должна признать преступления СССР"
• Владимир Познер: "Смотрю на Вильнюс с интересом" (видео и текст)
• Владимир Познер посетит Литву и ответит на вопросы читателей DELFI

К записи "Владимир Познер: “Отношения Литвы и России окрашены памятью о прошлом”" 6 комментариев

TamarOvich | 11 05 2010

“Признаться, брать интервью у человека, специализирующегося (и более того, сделавшего себе на этом имя) как раз на интервью, непросто”, – начинает вступление интервьюер, а дальше… дальше все то же самое, что любой человек, интересующийся Познером, читал и слышал миллион раз. Ему задают одни и те же вопросы, разумеется слыша в ответ примерно одинаковые ответы. Все это, начиная от Чуковского и Маршака, до пожара в кинотеатре, лично я читала 150 раз. У меня мечта: придумать несколько – десять, пятнадцать, сколько получится – новых интересных вопросов и задать их ВВ. Но я не журналист… За интервью все равно спасибо! Никаких претензий, просто журналистам, которые с ним встречаются, надо как-то более творчески подходить к делу. Это касается в принципе не только Познера. Про любую известную фигуру пишут и спрашивают у них примерно одно и то же. Вот беда… Reply

Роман | 11 05 2010
	Может журналисты пытаются “поймать” ВВ и поэтому задают одно и тоже, чтоб если вдруг Познер ответит как не впрошлый раз они сказали: – Ага, вот Вы и попались ! Но ВВ как не удивительно постоянен в своих мнениях :-)) Reply

GallaS | 12 05 2010
	У меня есть давняя мечта, чтобы ВВ взял интервью у самого себя, благо что технические возможности сейчас позволяют и не такое:) Reply

TamarOvich | 12 05 2010
	С одной стороны это интересно, с другой – есть в этом что-то от шизофрении. :-))) Reply

Борис Морозов | 12 05 2010

А мне было интересно. Слушать Познера – как перечитывать хорошо написанную книгу. “Воин света” Коэльо, “Мастер и Маргарита” Булгакова, “Уральские сказы” Бажова – эти книги могу открыть на любой странице, и будет интересно читать. Потому что “слог”, которым они написаны – сам по себе музыка. Так и Познер. Он нашел такой “слог”, который не только не надоедает, а сановится все более и более интересным. Reply

Татьяна | 13 05 2010

Хитрован большой этот Познер! Строит из себя героя,сына случайно не расстрелянного папы.Как же, как же!А то мы не знаем,что на ИНОВЕЩАНИИ работали ТОЛЬКО завербованные КГБ товарищи.Потому и не расстреляли,что все эти высоколобые Познеры были завербованы.В советское время он помалкивал в тряпочку! Все оголтелые поливальщики советов были завербованы,абсолютно ВСЕ! Как то например, лидер литовского “Саюдиса” Витаутас Ландсбергис(будучи президентом Литвы изъял все документы на себя из архивов КГБ).,не менее знаменитая “Орлеанская дева “Литвы Казимира Прунскене,которая теперь уже даже и не скрывает этого.Говорит:мне хотелось заграницу ездить” Или вот еще пример.А Венедиктов,главред Эха Москвы,сам сказал,что дедушка у него служил в СМЕРШе…А уж как поливают Путина!А кто катынцев расстреливал? Случайно не дедушки венедиктовых? Reply

Оставить комментарий